Лебедев проснулся потому, что ему послышался звонок. Полежал немного, прислушиваясь, — тишина. Может быть, вернулась мать? Но у нее есть ключ, к тому же самолет из Свердловска прилетает днем, да и вообще она собиралась погостить у сестры еще неделю.

Звонков больше не было. Ох уж эти ночные призраки, когда вскидываешься всполошенно, сердце бросается вскачь с ожиданием — чего?.. Ну, у каждого свое несбывшееся.

Он схватился за этот материал с особенным увлечением, и вот сейчас фактура вся была собрана, оставалось только сесть и написать.

Лебедев представил, как четко сформулированная мысль, воплотившись в горькое, взволнованное, порою язвительное и этим особенно убедительное слово, ляжет на бумагу, — и у него стало тепло на сердце. Давно он такого не испытывал!

Захотелось начать работать немедленно, и он встал. Тепло оделся, и в свитере, джинсах, шерстяных носках (отопительный сезон еще не начался, а похолодало резко, из не заклеенных окон несло сквозняком) пошел на кухню.

Пил кофе, наслаждаясь его ароматом, потом услышал, что за дверью кто-то возится. Вот это Да... Значит, все-таки был звонок?

— Кто там? — спросил Лебедев. Сопело, урчало, царапалось. — Кошка, что ли?

Хрипло мяукнуло.

Николай принес из холодильника кружок колбасы и открыл дверь. Серая толстая кошка проскочила в коридор квартиры так стремительно, словно за ней гналась стая собак.

Ну надо же!.. Лебедев взял в ванной швабру и, сердито жуя колбасу, пошел выгонять непрошеную гостью.

Полазив за шкафами и диванами, потыкав шваброй во все углы, он наконец догадался, что кошка успела прошмыгнуть на кухню. Вошел туда — и чуть не ахнул: на табурете у стола сидел старик.

Лебедев оглянулся — дверь на площадку все еще была отворена. “Значит, вошел, пока я гонялся за кошкой”, — объяснил себе Лебедев неожиданное явление. — А она тем временем убежала”.

— Потерял чего, мил человек? — уютно усмехаясь, спросил старик.

Он был весь какой-то серый, точнее, сивый, будто бы покрытый пылью, в замусоленной рубашке в мелкий горошек. Белая борода его росла очень странно, словно бы по всему липу. Старик протянул волосатые ладони к газовой горелке, будто к костру.

— Гораздо озяб на дворе! — объяснил он.

— Здравствуйте, — наконец вымолвил Николай. — Вы... кто?

— А суседка я, — пояснил гость. — Дедушка-суседушка.

— Вон что! — облегченно сказал Лебедев.— Вы извините, я все в бегах, разъездах, да и тут все хлопоты... Дома мало бываю. А вы с какого этажа? Из какой квартиры?

— Я суседка-то не твой, милочек. Не твой...— Глаза старика смотрели из белых зарослей оценивающе. — Это ты, значит, Мэрген? По виду и не скажешь. Хлипок вроде. Или потайное оружие скрываешь?

Мэрген — это что-то знакомое, подумал Лебедев. Кажется, сказка есть нанайская: “Мэрген и его друзья”. Или что-то в этом роде. Но при чем тут он?

В кухне вкусно пахло сеном. Николай невольно глянул на окно: форточка закрыта да и осень глубокая, какое сено?

— Что вы имеете в виду?

Фольклор, подумал Лебедев устало. Снова захотелось спать.

— Может, чайку? — предложил он зевая, мечтая только об одном, чтобы волосатый гость ушел как пришел.

— Какой тут чаек? — Старик приподнялся, вмиг оказался рядом и своей мохнатой, беловолосой рукой, напоминавшей скорее лапу какого-то зверька, вдруг мягко прикрыл лицо Лебедеву. — Не до чайку! — услышал еще Николай и задохнулся от резкого запаха сена.

* * *

Его разбудила песня. Сильный женский голос протяжно пел: “Ан-н-н-нга!.. Ун-нн-нга!..”, то резко падая к низким, почти хриплым нотам, то взмывая, словно стремясь достичь небесной высоты.

Лебедев открыл глаза. Он лежал на низкой деревянной лавке, застеленной поверх грубо выделанной волчьей шкуры, кое-где вытертой до пролысин, еще и пестрым лоскутным одеяльцем. Сел, тупо разглядывая бревенчатые стены с аккуратно проконопаченными пазами, небольшое окошечко, невысокий потолок, и, словно вырываясь из непонятного, пугающего сна, выбежал, сильно толкнув тяжелую, разбухшую дверь, на крыльцо.

Его взгляд разом охватил и призрачную синеву дальних сопок, и многоцветную осеннюю тайгу, и острую чистоту воды в узкой, но бурливой речке, которая скакала по камням... И еще он увидел женщину...

Женщина была совсем рядом, на другом бережку. Николай ясно рассмотрел ее лицо — и озноб охватил его.

Смуглое, круглое, суживающееся к подбородку, с маленьким насмешливым ртом и тонким носом, оно было бы просто хорошеньким, если бы не властный размах густых бровей к вискам, не надменный взгляд узких глаз, затененных столь густыми ресницами, что взор казался сумеречным, и это придавало милому лицу выражение почти вызывающее в сознании собственной красоты. И вот что странно: черты этого удивительного лица показались знакомыми Лебедеву. Он припомнил виденную в книге известного археолога фотографию: керамическая статуэтка периода неолита, найденная при раскопках неподалеку от одного из таежных сел; не то поразительно прекрасная смертная женщина, не то богиня древнего народа... Но представшая пред ним сейчас красота была живой, она струилась и переливалась, как вода в горной речке, отсветы которой играли на складках одеяния женщины, перламутрового, как рыбья чешуя, украшенного ракушками.

В этой женщине было нечто, лишавшее рассудка и осторожности. Прыжком спуститься к речке, перебежать ее по камням, заглянуть в непроницаемую тьму глаз... Однако едва лицо приблизилось, как Лебедев, после мгновенного помрачения, вновь увидел себя на крыльце домика, уткнувшимся в пахнущую сырой древесиной дверь.

Оглянулся — поздно: женщина уже медленно поднималась по сопке, словно бы таяла в сумраке тайги.

Короткий хриплый смешок заставил Николая повернуть голову.

Прямо на траве, уже тронутой первыми заморозками, сидели, прислонясь к стене избушки, два старика. Один — худощавый, круглолицый, с редкими седыми волосами, собранными в косицу, со множеством резких морщин на смуглом, будто бы прокопченном лице, с тяжелыми веками, почти прикрывающими узкие глаза, был одет в засаленный халат мутного, неразличимого цвета с черным орнаментом, обут в мягкие торбаса. Он то подносил к щелке старческого рта тонкую трубку, то отводил ее в сторону, меланхолически выпуская струйки серого, словно бы тоже старого, седого дыма.

— Зачем дверь обнимаешь, а? — спросил он со всей серьезностью протяжным, скрипучим голосом. — Бабу обнимай лучше, зачем дверь? Елка холодная, сырая деревяшка. Ай-я-яй! Баба лучше!

Другой старик мелко перетряхивался от смеха. Лебедев с изумлением узнал в нем своего недавнего гостя: старичка, пахнущего сеном. И только тут до Николая начала доходить ситуация. Он вспомнил непонятное проникновение старика в дом, его странные речи, мохнатую ладонь, прижатую к своему лицу, усыпляющий запах сена, пробуждение бог знает где...

— Чудится мне, что ли? — пробормотал Лебедев.

— Прежде больше чудилось, — отозвался живо его знакомый. — Народ был православный, вот сатана-то и сомущал!

— Сатана?!

— Ну, сила нечистая. Мы-то вон кто? Нечисть, нежить — одно слово!

— Вы?! — невежливо ткнул пальцем Николай.

— Агаюшки, ага, — закивал тот. — Я и вот он, дзё комо. Слышь-ко, дзё комо, — обратился он к узкоглазому старичку. — Твой-то Мэрген ничегошеньки не понимает, а?

— Не понимает, однако, — согласился тот уныло.

— Ты, внучоночек, присядь покуда, — пригласил ласково первый старичок. — Мы с тобой никак промашку дали.

— Да в чем все-таки дело?! — потребовал объяснений Лебедев.

— Дело — оно простое. Деревенька, вишь ты, была тут в старину. — Он повел мохнатой лапкой, и Николай увидел, что и впрямь — изба, на крылечке которой он сидел, была крайней в порядке покосившихся, почерневших, давно заброшенных домов и заросших жухлой травой огородов. — Деревеньку Завитинкой называли, а речку — Завитой. Прежде шире была, бурливей, а теперь шагом перешагнешь — иссохла. С тоски, может? Жили, да,.. Помню, было время — чужаки желтоликие приходили, а то и бандиты-разбойнички — так мужики за берданы брались, бабы — за вилы. И снова жили! Скотина велась. Лошадушки... Зверя били, шишковали, ягоду брали, грибы. А рыбы-то! Крепко, хорошо обжились. А потом парни да девки из родительских домов в Другие края подались. В камнях нынче живут, родительских свычаев и обычаев не чтят. Старики — кто к детям, кто помер. Обветшали избешки, развалились. И никто доможила не покличет уж: “Дедушка домовой, выходи домой!” Брожу я ночами по домам опустелым, филинов да нетопырей пугаю кликом-плачем...— И он залился мелкими старческими слезами, утираясь то беловолосыми ладошками, то рукавом заношенной рубахи.

Лебедев облокотился спиной о прохладную дверь и задумался. Призвать на помощь здравый смысл мешало только одно: ведь каким-то же образом он здесь оказался! Не под гипнозом же доставили. Раньше, читая о всяких таких диковинных историях, он допускал их возможность с кем угодно, только не с собой. И сейчас в сознании прошло: “Не может быть...” А что делать, если быть не может, а продолжает быть? Крестное знамение сотворить? Он не умел. Да и... жаль. Забавный сюжет.

Заговорил тот, другой, по прозванию дзё комо:

— Тут недалеко еще стойбище стояло. Тайга большая, всем места много. Дедушка тигр живет, медведь живет — он как человек все равно, косуля живет, лесные люди тоже. Русские пришли, и они жить стали. Тайга большая! Хорошо было... Ой, ой, ой, давно это было. Дзё комо в каждой юрте жил, в среднем столбе.

— Дзё комо — тоже домовой? — деловито перебил Лебедев, которого начал увлекать поток этих этнографических откровений.

Вдруг он насторожился. Домовой тоже поднял голову, перестал всхлипывать. Старички поднялись, поддерживая друг друга. Дзё комо торопливо проговорил:

— Дзё комо, батюшка ты мой! — перебил его домовой голосом, похожим на всполошенный птичий крик. — Едет! Уже близко!

— Мэрген! — простер было к Николаю руки дзё комо, но домовой дернул его за полу. Старички испуганно перескочили через речку и скрылись в тайге, оставив Лебедева еще более ошеломленным, чем прежде.

— Эй! — крикнул Николай. — Вы что? Вы куда? А я?! — И замолк, услышав рокот автомобильного мотора — до такой степени чуждый звонкой тишине тайги, что Николай сразу и не сообразил, что это означает: привычное прошлое возвращалось к нему!

И вот, ныряя и проваливаясь на колдобинах давно заброшенной проселочной дороги, из-за ближнего домика вывернулась грязно-белая, видавшая виды “Нива” с включенными обоими мостами и оттого неуклюжая с виду. Лебедеву показалось, что машина отпрянула как бы в изумлении, “увидев” его.

Мотор затих, но из машины никто не выходил. Лебедев сделал несколько шагов и остановился, чувствуя себя неуютно перед этой словно бы насторожившейся, пахнущей усталой гарью механической зверюгой.

— Эй!.. — нерешительно позвал он. Дверца распахнулась, на траву ловко выскочил человек. Он стоял под прикрытием автомобиля, одной рукой придерживаясь за дверцу, другую уперев в бедро, и Лебедеву почему-то показалось, что сейчас он ковбойским рассчитанным движением сорвет с ремня револьвер, но человек, присмотревшись, вдруг свистнул:

— Привет, Николаша! Ты что, в егеря подался?

И Лебедев признал в приезжем, одетом со щегольской небрежностью, в ладно подогнанном обмундировании, равно пригодном и для охоты, и для рыбалки, и для долгих переходов через сопки, Игоря Малахова, кинооператора со студии телевидения. Это был знакомый, живой, обыкновенный человек, не плод суеверий, не галлюцинация, и надо ли объяснять, как обрадовался ему Лебедев!

— Конкурирующая фирма? — усмехнулся Игорь. — Чего молчишь?

Первым побуждением правдивого Лебедева было рассказать все как есть, однако что-то Удержало его — вероятнее всего, боязнь показаться смешным, — и он брякнул первое,’ что пришло в голову:

— Приехали на охоту... я отошел... ну и заблудился.

— На охоту? Ты?!

Проснулся Лебедев оттого, что ему стало душно. Он слабо отмахнулся и открыл глаза.

Белая, круглая, холодная луна липла к мутному стеклу. Бледные, словно бы дымящиеся полосы лежали на полу и на стенах.

На грудь навалилось что-то теплое и мягкое. Это была толстая кошка. Ее серая шерсть в лунном свете сверкала, будто каждая шерстинка была усыпана брильянтовой пылью.

— Брысь! — шепнул Николай спросонок. — Брысь-ка!

— Мэргенушко, батюшко! — отозвался слабый старческий голос. — Вся надёжа на тебя! Оборони, заступись]

Лебедев резко сел. Кошка скатилась с его груди на колени, но он брезгливо дернулся, и она мягко упала на пол. Николай пнул было ее, но она увернулась, отскочила в угол, сливаясь с темнотой, и теперь только два желто-зеленых огонька выдавали ее присутствие.

— Какого черта? — Лебедев сам не ожидал, что может так яростно, воистину по-кошачьи шипеть. — Чего вам от меня надо? Зачем вы меня сюда притащили? Чушь, чепуха! Брысь!

Огоньки погасли. Резко запахло сеном, и Николай, вспомнив, чему предшествовал этот запах в прошлый раз, подхватил тапочку и швырнул ее в угол.

Зашипело, жалобно мяукнуло, легкий вихрь пронесся к двери, раздался скрип... Неяркая, низко стоящая звезда на миг заглянула в избушку, и дверь снова затворилась.

Сердце Лебедева колотилось от ярости, испуга, почему-то вдруг возникшей жалости... Нет!

— Нечисть! — зло сказал он, успокаиваясь от звука своего голоса.

— Ну, Николаша, ты страшен во гневе!

Игорь лежал на своей лавке, приподнявшись на локте, ярко освещенный луной. Разноцветные пылинки плавали над ним. Было хорошо видно смугловатое твердое лицо, курчавые волосы казались подернутыми сединой.

— Теперь все в порядке, Николаша! — одобрительно сказал он. — Теперь спи спокойно, дорогой товарищ! Думаю, нынче ночью они уже сюда не сунутся. Ишь, тяжелую артиллерию в ход пустили. Кошка! А в первый раз, помню, как тут ночевал, так кикимора спать не давала, коклюшками стучала, кружево свое плела.

— Кто?! — ошеломленно спросил Лебедев,

— Ты соображаешь, что говоришь?!

Игорь хмыкнул:

— Да уж, дискуссия у нас... Тема, главное, остро актуальная: “Нечистая сила и степень ее воздействия на верующего и неверующего”. Ладно что там твои домовые. Утром мы отсюда уйдем — и все будет в порядке.

— Уедем? — поправил Лебедев.

— Уйдем, — повторил Игорь. — Туда, куда мне надо, можно только пешком. Извини, отвезти тебя в город я пока не могу. Не для того сюда рвался, чтобы возвращаться. Да и время боюсь упустить. Можно было бы оставить тебе здесь продуктов, но пока я буду туда и обратно идти, эти твари тебя тут так уделают, что и впрямь с ума сойдешь.

— Нет уж, я лучше с тобой, — согласился Лебедев. — А куда ты так рвешься?

Игорь помолчал, ложась поудобнее, потом раздался тихий смешок:

— Да ты не переживай. Я не старатель потайной, не браконьер. Продуктов у меня видел сколько, даже без дичины обойдусь. А камера...— Он замолк на миг, но тут же воскликнул: — Ну не могу, не могу сказать! Дело такое, что, поверишь ли, как бы не сглазить. Но, ей-богу, все чисто, красиво и праведно. Знаешь, давай еще поспим. Путь долгий.

— Хоть скажи, куда пойдем!

— К кедру, — не сразу, негромко ответил Игорь, и Николаю показалось, будто он произнес это слово с большой буквы.

* * *

Поднялись еще затемно. Игорь при свече проворно распределил содержимое своего рюкзака на две поклажи, соорудив для Лебедева из обыкновенного мешка заплечную торбу. Кстати пришелся и моток веревки, нашедшийся в его рюкзаке. Еще Игорь дал Лебедеву старую энцефалитку и поношенные, но крепкие кирзачи.

— Всегда беру с собой запас одежды, пояснил он. — Мало ли что — дождь, заморозки. Да и ночью чем больше под себя подстелешь, тем здоровее утром встанешь, даже если и спальник есть.

Николай слушал его с почтительным вниманием и долей стыда. Он хоть и был дальневосточником в четвертом поколении, однако тайгу не очень любил. Чувствовал ее опасную красоту, преклонялся перед суровой загадочностью, но... тайга оставалась для него чужой и не менее экзотической, чем для любого москвича, рижанина или одессита. Он почему-то не верил людям, которые не боялись тайги. Не верил, что такое возможно. Но с охотой подчинялся всем указаниям Игоря, и вскоре, тотчас по восходу солнца, они уже поднимались на сопку, оставляя позади и заброшенную деревушку, где в ветхом сарайчике была пристроена машина, и сверкающую под ранним солнцем речку, и пыльную избенку, и призраков прошлых ночей. Их-то он оставил с особенным удовольствием!

Не сказать, что мешок был тяжел, однако и легким его было не назвать, и постепенно ощущение утомительного веса на спине поглотило внимание Лебедева. Поначалу он еще пытался смотреть по сторонам, но потом все словно бы подернулось дымкой усталости: ельники, кедрачи, березняки, сквозь которые они продирались... Вернее, продирался-то прежде всего Игорь: он шел чуть впереди и, если подлесок становился густым, сразу пускал в ход небольшой удобный топорик, так что Лебедеву передвигаться было легче. Тем не менее после первого же привала он так разморился, что Игорь, недовольно покусывая губу, все-таки вынужден был позволить ему вздремнуть полчасика.

Едва Николай завел глаза, как поплыли перед ним скорбные лики домового и дзё комо, серая кошка металась в лунном луче, играя клубком, за ней гонялась неряшливая старуха, гремя деревянными палочками для плетения кружев — коклюшками. Мелькнули, словно молнии, чьи-то длинные черные глаза — и погасли.

Лебедев тихо надеялся, что где полчасика, там и час; однако, не помедлив ни минуты, Игорь разбудил его, вздернул на ноги, навьючил — и снова стал первым на тропу. Солнце между тем затянулось серым маревом.

Наконец они забрались на седловину и начали спуск. Игорь обещал, что осталась еще одна сопка, а там недалеко и до кедра. К ночи доберутся!

Он шел и шел и даже не заметил, как воспаленным лицом ткнулся в рюкзак Игоря. Игорь остановился и сквозь поредевшие деревья смотрел вниз. Там бежала по камушкам речка, а на другом берегу медленно таяли в приближающихся сумерках очертания какой-то избушки.

— Ого! — хрипло порадовался Лебедев. — Охотничье зимовье?

Молча Игорь сбросил с плеч рюкзак и обернулся. Глаза его были угрюмы.

— Что, не узнаешь домик? А ты приглядись, приглядись!

Николай пригляделся. В очертаниях избушки было что-то знакомое. И этот огород, весь в будыльях, и позади такие же ветхие дома... Все тихо, мрачно. Только речушка играет и переливается...

Это была та самая заброшенная деревенька, откуда они ушли ранним утром,

— Ну чем же я виноват? — устало спросил Лебедев. Пуще усталости томила недоуменная обида.

— Это все из-за тебя, — проворчал Игорь не оборачиваясь. Он был расстроен как ребенок. — Это они нас водили. Твои приятели. Меня-то им с пути не свернуть, могли в прошлом году убедиться.

— Но ведь как раз ты и шел впереди! — воскликнул Лебедев.

— А им это без разницы, кто впереди.

— Но ведь мы шли по компасу, — заикнулся было Николай.

Игорь нервно дернулся на лавке. “О чем мы спорим! — ужаснулся Лебедев. — И ведь всерьез, всерьез!” Удивительно, до чего не приспособлен мозг к рассуждениям о диковинном как о реальности. Вроде и фантастику читаем, и известно, что немало в жизни необъяснимого, а все-таки хочется каждое событие на полочку соответствующую положить и табличку повесить: вот так может быть, а вот так — нет.

“Ну-ка, попробуй! — усмехнулся про себя Николай. — Никуда ведь не денешься: вон избушка, вон Игорь... а что за порогом?”

Кости ломило с непривычки, усталость то валила в сон, то навевала дремотные видения, и всю ночь чудилось шуршание нити, старушечий голос, словно бы пересчитывающий петли... Смутная тень растрепанной головы мелькнула перед лунным окном, и явь выплести из кружева сна было невозможно.

Наконец он вырвался из темной дремоты. За окном уже слегка брезжило. Спросонок Лебедеву показалось, что в тайге плачет вспугнутая птица. Но через секунду его пробрала дрожь; он узнал это переливчатое пение!

Как был, Николай выскочил на крыльцо, слетел по ступенькам.

...Она стояла там же, где позавчера. Увидев Лебедева, умолкла.

“Звала? Меня звала?” — не поверил он смутной надежде,

Он шел к ней тихо, будто подкрадывался. Камни в речке казались раскаленными.

— Это ты? — спросил он недоверчиво. — Как тебя зовут?

— Омсон-мама. — Говор ее был как песня.

— Мама?! — радостно засмеялся Лебедев. — Ну какая же ты мама? Ты девушка. Ты как цветок. Можно, я буду звать тебя просто Омсон? Какое имя!..

— Сегодня вы пойдете к Омиа-мони, — перебила она, но вдруг насторожилась, прислушалась. Блеск утренней звезды отразился в ее глазах, и у Лебедева перехватило дыхание. О чем она? Разве об этом нужно вести речь сейчас?

Он схватил ее за плечи. Перламутровое одеяние прошелестело что-то, словно усмехнулось.

Омсон упруго изогнулась в его руках, и тело ее будто бы вытекло из его ладоней, и он оказался стоящим на коленях, прижимая к себе мокрый валун, а Омсон не было.

Лебедев поднялся, машинально отряхивая колени. Опустив взгляд, чуть не вскрикнул: он стоял босиком на заиндевелой траве.

Голова еще кружилась. Он перемахнул речушку, взбежал на крыльцо, только сейчас почувствовав, что замерз. Дернул дверь — и едва не уткнулся лицом в лицо Игоря.

Стало неловко, как нашкодившему мальчишке. “Видел он? Что он видел?”

— Душно, — предупреждая вопрос, выпалил Лебедев. — Не спится.

— Да. Смотри-ка, заиндевело! Рано в этом году. Скользко по камням идти будет.

— По камням?

— Да. Пойдем по руслу. Быстрее и надежнее. Уж реку-то они в сторону не свернут.

— А что же вчера там не пошли?

— Вчера! Откуда я знаю, почему вчера поперся в сопки? Будто в спину кто толкал!

Лебедев отодвинул его плечом и прошел в избу. Эти упреки ему уже порядком надоели.

— Ладно, слушай! — примирительно сказал вдруг Игорь. — Все дело в кедре...

...В прошлом году делали мы передачу в одном старом нанайском селении. Чистое стойбище! Там жила старая сказительница, вроде какой-нибудь Арины Родионовны. Интересная бабуля! Старая как мир. И больная. Снимали мы каждый день понемногу, потому что она уставала быстро, начинала задыхаться... И вот однажды пришли к ней, а ее нет. Ночью ушла в тайгу. Домашние молчат, но кто-то обмолвился: “Лечиться ушла...”

Так-то. И едва подумал это, как... вспомнил

Сердце Лебедева вздрогнуло.

— Бабуля, говорю, зачем ты сюда притащилась? — продолжал Игорь. — А она опять: “Омиа-мони...” Я посмотрел — что такое? Солнце уже село, луна еще не взошла, а за деревьями голубое сияние разгорается. Я пошел туда и увидел...

Голос Игоря пресекся. Николай с изумлением посмотрел на его побледневшее лицо, нервно подрагивающие руки.

Игорь опять замолчал.

— Ну! — нетерпеливо подтолкнул его Лебедев.

Игорь вынул из кармана квадрат серого шелка и расстелил на столе, придвинул свечу.

Сначала Лебедеву показалось. Что перед ним — причудливый узор. Но, присмотревшись, он понял, что это — карта, искусно нарисованная не то тушью, не то черной краской. Он узнал извивы Амура, его притоки. Тонкими штрихами обозначались леса, легкими волнистыми линиями — сопки. На некотором расстоянии друг от друга — два треугольника, между ними — мазок голубой краски.

— Что это значит? — спросил Лебедев.

— Я сверялся с очень подробной картой этого района, — рассказал Игорь. — Первый треугольник — то самое стойбище, где мы снимали. Другой — деревня, где мы сейчас с тобой. Впрочем, лоскут этот очень старый, возможно, еще и не деревня обозначена, а какое-нибудь иное древнее селение.

“Тут недалеко еще стойбище стояло. Тайга большая, всем места много”, — словно наяву услышал Николай протяжный голос дзе комо.

— Да что тебе кедр? — спросил Лебедев. — Посмотреть?

— Э, Коля! Думаешь, я только консервы да ружье несу? У меня полрюкзака кассет японских цветных, да камера, да “Кодак”. Это же кедр уникальный, кедр-пра-пра-прадед. Тут можно снять кадры, которых никто не снимал и никогда не снимет. Такой шанс не всякому выпадает. Единственный шанс! Ведь никто, кроме меня, кедра не видел и, значит, дороги к нему не найдет.

— Ну а я увижу? Тебе не жаль?

— Раз уж ты свалился мне на голову, не могу же я допустить, чтоб ты вот так задаром страдал. А увидишь этот кедр — ни о чем больше и думать не сможешь, понял? И все твои статеечки о моральном и аморальном облике покажутся тебе пустотой. Да мы вместе с тобой такой фильм сделаем!.. Говорят, я с камерой родился, а на бумаге двух слов не свяжу, хотя язык вроде бы подвешен. А как ты пишешь, мне нравится.

Комплимент был приятен, как и то, что вела Игоря такая мечта.

Одно оставалось неясным.

— Но почему же так волнуются эти...— Лебедев замялся. — Местные привидения?

Игорь начал перематывать портянки — ровно, ловко, Лебедев даже позавидовал.

— Наверное, они вроде хранителей заповедника! — усмехнулся Игорь.

И Лебедев рассмеялся, начиная собираться в путь. Возникло на миг какое-то невнятное ощущение — раскаяния? потери? несостоявшегося прощания? — да и ушло, как пришло. Он только спросил:

— Ты. не знаешь, что значит Омиа-мони?

— В нанайских сказках так называется дерево душ. Оми — душа,— после некоторой заминки ответил Игорь и приказал: — Все, разговоры окончены. Пошли в темпе!

По руслу идти оказалось труднее, чем по сопкам: камни выскальзывали из-под ног, то и дело приходилось взбираться на кручи, к которым вплотную прижималась речка: она незаметно слилась с другой, широкой и скорой, так что перескакивать ее и тем более переходить вброд в поисках удобной дороги сделалось вовсе невозможным.

Миновали сплошь желтый лиственничник, и Николай, переводя дух, надолго замер, оглядывая мягко шелестящие заросли. Кое-где иголочки уже осыпались, покрывая склон мягкой, прозрачной желтоватой кисеей. Похоже, будто выпал ранний снег неведомого, фантастического оттенка. Небо было серое, непроглядное, но желтизна

хвои смягчала его суровость, веселила глаз. Серая до черноты студеная река оставляла в извивах сугробы ноздреватой бело-желтой пены. Течение здесь было очень быстрое, глубокая стремнина рябила, отливала, как сталь, радужной, неожиданной синевой, чешуйчатая, гибкая, словно спина неведомого водяного зверя.

Лебедев смотрел, и сердце его щемило. Он и вообразить не мог, что неяркая желтизна лиственниц, нахмуренный серый денек бывают так притягательно прекрасны. Если бы мог, он бы обнял сейчас и этот желто-рябой от хвои курумник, и тонкие черные стволы, и дрожащую от наступающих холодов речку, уткнулся бы в них, чтобы всем сердцем, всем телом принять запахи и краски.

Странно, неужели Игоря не привлекает все это? Гонится за своим кедром...

Тем временем Игорь уже взбирался на сопку, обходя завал на повороте реки. Видно, многие годы здесь застревали подмытые и унесенные течением стволы, и теперь все это напоминало кучу гигантского хвороста, небрежно брошенную каким-то великаном.

Лебедев смерил взглядом завал и сопку, по которой надо было его обойти. Игорь не оборачивался и ушел далеко вперед.

— Эй! Подожди! — крикнул было Лебедев, но голос его был унесен ветром.

Игорь не обернулся, и Николай заспешил. Он полез прямо на завал, рассчитывая так выиграть во времени и расстоянии; полез сперва робко, потом быстрее. Бревна, казалось, лежали крепко, сцепившись сучьями и корнями.

Казалось, его заключили в сырую клетку. Высоко-высоко висели клочья мутного неба. Сквозь “стены” брезжил свет. Из-под мелкой гальки сочилась вода.

Лебедев растерянно озирался. Почудилось, что это корявое сплетение стволов, обглоданных течением, камнями, временем, валится прямо на него!

Он закричал, попытался вскарабкаться по стволу, скользя и ломая ногти. Сорвался, перемазавшись квелой, разложившейся корой. Вскочил, вцепился было в ветки, как в прутья решетки, тряхнул изо всей силы — но тут же отпрянул, испугавшись, что это жуткое сооружение и впрямь рухнет и придавит его.

Съежился, пытаясь успокоиться. Вскинулся и закричал, приникая всем лицом к щели между стволами:

— Игорь! И-и-го-орь!..

Но голос глох, оставался в “клетке”, давил со всех сторон, казалось, вытеснял воздух. Лебедев осторожно вытащил из “стены” толстый сук и сначала нерешительно, а потом сильнее заколотил по стволу. “Клетка” загудела, стук оглушал Лебедева, но он, зажмурясь, бил снова и снова пока не уловил:

— Э-ге-гей! Ни-ко-лай!

— Я здесь! — заорал Лебедев что было мочи.

— Да куда ты запропастился?!

— Сам не знаю! — уже с долей облегчения засмеялся Лебедев.

— Он еще хохочет! Ты что, намерен там поселиться? Вылезай быстро!

— Ждал бы я твоего приказа. Да никак не могу выбраться. — Лебедев вглядывался в переплетение стволов. — Беда, скользко, гладко, не за что уцепиться.

— Кой леший нес тебя на эту гору? — орал Игорь.

— Не знаю, — честно ответил Николай.

— Скажи спасибо своим дружкам! — Игорь выругался. — Наверное, опять они подгадили.

— Да какая им от меня обида? — искренне удивился Николай.

— Балда. При чем тут ты? Им надо меня остановить.

— Тебя? Да что им до твоего фильма? Или они и правда конкурирующая фирма?

— Может, подискутируем? — зло перебил Игорь, и с Лебедева слетело все его истеричное веселье:

— Ладно тебе, не злись. Спусти мне веревку.

— Веревку тебе? — крикнул Игорь. — Ремня тебе, а не веревку. Вот загремлю сам туда — кто вытягивать будет? Домовой? Или бабушку кикимору позовем?

Лебедев еще раз внимательно оглядел западню:

— А если попробовать сделать лаз среди стволов?

_ Что? А вот как начну я топором колотить, да как завалит тебя совсем? И времени сколько уйдет, ты представляешь? — разъярился Игорь.

— Что ж ты, век предлагаешь мне тут сидеть? — устало спросил Лебедев.

— Век не век...— ответил Игорь после паузы — А сутки придется.

Лебедеву показалось, что он ослышался.

— Николай, ты пойми! — взмолился Игорь. — Уже полдень скоро, а до кедра идти и идти. Понимаешь, а вдруг я угадал и его можно увидеть лишь сегодня? Если я провожусь с тобой, значит, опять год пропал. А мне надо светлое время застать. Вон и погода расходится... Ну сил моих нет, ну пойми, я этого дня два года ждал. Потерпи, ради бога, ну умоляю тебя. Потерпи. Может, я еще до вечера управлюсь. Хотя вряд ли... Но клянусь, ночь буду идти, а завтра вернусь. Вот, поесть я тебе пропихну, — суетливо говорил Игорь, и чуть ли не на голову Николаю свалилось полбулки хлеба, надетого на тонкий шест, просунутый меж “стен” завала. — Коля, ты прости, пойми, сил моих нет! Слышь?

— Слышу, — отозвался Николай, все еще не веря.

— Ты не сердись, брат, а? Сутки, только сутки!.. А потом набьешь мне морду, если захочешь. Договорились? Ну, держись. Не робей — я вернусь. Скоро вернусь!

— Игорь! — крикнул Лебедев. — Игорь! Он еще долго звал, пока не понял, что это бесполезно: Игорь ушел.